Центр Ротко: Как вы опишите художника Эймутиса Маркунаса, если бы смотрели на себя со стороны?

Эймутис Маркунас: Ой… это трудно… такой интересный вопрос мне еще не задавали… Меня в угол загнали (хохочет). Я вроде и не скромный, но трудно. Ну что… я сказал бы, что это опытный и жизненно, и творчески, человек. Он никогда не будет суровым со своими студентами и вообще с людьми. И сколько сможет – столько поделится, разъяснит, отдаст себя. Не жадный, точно.

РЦ: На выставку и в коллекцию Центра Ротко отобраны четыре Ваши работы – результат симпозиума им. Силвы Линарте. Что способствовало такой высокой творческой эффективности?

ЭМ: Всегда, работая в ином, не обычном для себя месте, не в студии – всегда действуют внешние обстоятельства, окружение, люди и пространство в целом. Коллеги тоже как лотерея, всегда сюрприз – кто будет рядом. И режим, понятно, тоже меняется. Видимо, все сложилось наилучшим образом (улыбается). Но сама суть художественного выражения не поменялась. Особо ничего не выбивалось, не мешало процессу. Работал я в своем стиле, особо не экспериментировал, чтобы оставаться узнаваемым (улыбается). Чтобы не делать сальто и не создать суперновое, чтоб потом гадали, кто автор.

РЦ: Кто-то прокачивает себя всю жизнь в одном формате, а для кого-то творчество – это постоянный поиск. Вы, явно, принадлежите ко второй категории художников.

ЭМ: Когда я еще учился в институте (сейчас Академия), мне было жаль тех студентов, кто полностью попадали под влияние профессоров и так и не находили свой, уникальный стиль. Это совершенно не мой метод, я всегда чувствовал, что должен искать свой путь. Хотя мне и повезло с моим наставником и перенять у него было что. Профессор был авторитетный, знающий, бескомпромиссный, когда дело касалось успеваемости. Мог запросто вышвырнуть из института! Но его любили очень, уважали.

Я меняюсь, формы меняются, формы искусства тоже. Например, есть идея, которую я не могу выразить через живопись, а в инсталляции могу. Просто выбираю язык выражения, разные инструменты.

Я рос как художник, рос жизненный опыт, визуальный опыт. В начале творческого пути негде было особо впечатлиться, увидеть что-то. Я стал заказывать польские, венгерские, немецкие журналы по искусству. Те, в которых можно было отследить тенденции. Ведь если вариться в собственном соку, то никакого роста и прогресса не жди.

РЦ: Так живопись или витраж?

ЭМ: Витражами и живописью я стал заниматься после окончания института одновременно. Живописцы называли меня витражистом, который выставляет картины. А витражисты говорили – живописец, который пишет витражи. Меня не особо хотели принимать ни в один, ни в другой цех (смеется). Но я хотел идти своим путем, никого не слушать и искать свое.

Живопись была на первом месте, витражи занимали второе. Но с 90-ых годов вообще все поменялось. В 1992 году в Каунасе я уже сделал персональную выставку. Сначала маленькие форматы, потом большие, потом 3D. Потом как-то естественным образом дошел до желания делать инсталляции. И получилось удачно! Мне начали петь дифирамбы, хвалить (смеется).

РЦ: Прочувствовали минуту славы и услышали медные трубы?

ЭМ: Дааа, и это очень опасно (смеется). Но если оценивает серьезный искусствовед, эксперты – это одно. И совсем иначе воспринимается оценка обычных завистников и конкурентов.

РЦ: Справились?

ЭМ: Думаю, да (смеется).

РЦ: Вы бунтарь-индивидуалист?

ЭМ: Да я с детского садика стоял на своем! И даже когда с прищепкой на носу меня ставили в угол за непослушание, я не мог с этим смириться. Гордо, через боль я представлял, что прищепка – это продолжение носа и… оставался в углу при своем. Я вообще не коллективный человек, не человек толпы. Упертый. Нет, я умею сотрудничать, я не монах-отшельник какой-то, не подумайте (смеется).

РЦ: Вы еще и фотографией занимаетесь.

ЭМ: Это как гаммы в музыке, тренируюсь на конкретных образах. Чтобы никто не мог сказать: «А… он только с абстракцией работает…».

РЦ: Глядя на ваши ранние фотографии из морга, приходит на ум – любите эпатаж?

ЭМ: Аа, это во времена обучения в Академии у нас был курс у профессора анатомии. Он предложил всем желающим посетить анатомичку. Нас собралась небольшая компания и мы отправились препарировать труп.

РЦ: Зачем?…

ЭМ: Не хотелось как Дюрер работать, т.е. черпать информацию об анатомии человека исключительно из литературы. Мне ближе позиция Леонардо да Винчи: самостоятельно до всего дойти, практически. Увидеть строение человека не на картинке. Пройти путь познания со всех сторон, понимать природу глубже и основательней – этот опыт стоит того.

РЦ: Ваша любимая тема?

ЭМ: Мое искусство не связано с каким-то одним действием или философией. Экзистенциализм Камю и Сартра оказывали свое влияние. Мигель де Унамуно, испанский философ и писатель. Каждое мое творение – картина, фотография, инсталляция – имеют отдельное осмысление.

РЦ: Вы смелый человек?

ЭМ: Я был боксером (смеется). Был кандидатом в сборную Литвы. В Зарасае с 10-метровой вышки только головой вниз нырял. Но поступил в художественный институт. По-моему, это смело.

РЦ: А как появился перфоманс?

ЭМ: Я увидел Детей Кипперов (Мартин фон Хазельберг и Брайан Раут – прим.) с их перфомансом со свинцовым самолетом в Германии уже будучи взрослым человеком, и вспомнил, что мы это уже делали в Зарасае, в Литве! Самолет из ржавого металла, который носили с места на место. Я и кино «показывал» самодельное – собрал кинотеатр, сам нарисовал рисунки и крутил с одного рулона на другой…

РЦ: А есть идея перформанса, но руки пока не добрались?

ЭМ: Есть идея, но я пока выжидаю как охотник. Должна «докрутиться» концепция, благоприятные условия сложиться и т. д.

РЦ: А вам важно, чтобы идея была вашей на 100% или согласны подхватить мысль извне и реализовать ее?

ЭМ: Да, согласен развить чью-то мысль (улыбается). Все ведь началось с польского художника, с его приглашения: «Приезжай, сделаем перформанс!». Я ведь до этого на перформансы смотрел со стороны, считал, что это не моя сфера. Но решился попробовать, и смотрю – дело пошло. Конечно, есть в жанре перфоманса свой козырь – это прямой контакт здесь и сейчас с людьми. Стресс, однозначно. Были и сомнения, и волнения. Но все получилось, хорошие отзывы.

РЦ: Вы преподаете?

ЭМ: 37 лет в художественной школе, 20 – в Академии.

РЦ: Как стать любимчиком у преподавателя Маркунаса?

ЭМ: Главное, не быть лентяем! А потом уже как природа и Бог дали, так и будет.

РЦ: А чего Вы требуете от себя, работая со студентами?

ЭМ: Поступать по совести, не лгать, не мешать студенту расти в своем таланте. Не вешать ярлыки, как это раньше происходило повсеместно.

РЦ: Бывает ли прокрастинация?

ЭМ: Бывает. Потому что паузы должны быть. Иначе творчество превратиться в механику.

РЦ: Как заполняете паузу в творчестве?

ЭМ: Фильмы смотрю, спектакли, читаю, встречаюсь с друзьями – расширяю кругозор.

РЦ: Путешествовать любите?

ЭМ: В основном мои передвижения связаны с выставками. Я так, праздным туристом, не особо умею. У меня индивидуальные программы (смеется).

РЦ: А были ли золотые периоды вашего творчества? Когда результат оправдывал ожидания сходу и без сомнений?

ЭМ: Да, бывали такие периоды. Правда, выделить один какой-то временной отрезок сложно. Я ведь в разных сферах работаю: не получается в одной, значит, вторая начинает активнее давать результат. Поэтому вот такой вот депрессии, что у меня нет работы и вдохновения – нет. Если мне не пишется, то я возьму фотоаппарат. Возьму модель и порисую с натуры, выполню разовый заказ. Вот сейчас витражные ворота сделал в студенческом костеле в Старом городе Каунаса. Железные многотонные ворота, ни капли свинца, огромные. Интересная работа, большая.

РЦ: Какой из форматов у вас любимый?

ЭМ: Я ведь когда выбирал, на чем мне сфокусироваться больше, меня витражисты начали уговаривать, что живопись живописью, а с витражом я получу прикладную профессию. А живопись осталась параллельно и всегда была рядом. Поэтому на отделении монументального искусства я занимался и мозаикой, и витражом.

РЦ: Бывают этапы тишины? С чем это связано?

ЭМ: Наверное, эти периоды связаны и с чисто физиологическими уже моментами, я эту тишину уже могу оправдывать возрастом. А еще – когда я ищу новые формы. Нахожу и отрабатываю их какое-то время. Например, графит. 10 лет с ним работаю, но его эпоха в моем творчестве уже заканчивается. Найду что-то новое – буду им заниматься. Но я, честно, не могу из пустого в порожнее эксплуатировать старое. Для меня это крышка (хохочет).

РЦ: «Творческая пенсия» у Вас предусмотрена?

ЭМ: Мне два года осталось до настоящей и я сразу сокращу нагрузку, точно. Студия – это тоже, своего рода, гробик. Тоже момент варки в собственном соку неизбежно приходит. Надо проветриваться, это точно. Сейчас свежесть восприятия жизни дает общение с молодежью. И тут однозначно равнозначный обмен – они мне возвращают столько же, сколько даю им я. Я чувствую это, этот диалог. Меня иногда вдохновляют работы самих студентов, тут не только об обмене энергиями можно говорить. Это не игра в одни ворота, точно.

РЦ: Вы достаточно плодовитый художник.

ЭМ: Это все оттуда (показывает вверх), да и я такой! Легко вдохновляюсь, меня легко побудить к действию. Муза должна быть, однозначно. Я ведь сангвиник. Или холерик? У меня есть дни, когда ко мне лучше не приставать, вся семья знает, когда меня лучше не трогать (смеется).

РЦ: У вас была интересная, запоминающаяся презентация в начале симпозиума. Настоящий урок актерского мастерства!

ЭМ: Ну, это мой педагогический опыт сказывается. Ведь нельзя инфантильно преподавать, вяло. Никто слушать не будет и воспринимать. Поэтому про мои выступления говорят «с апломбом» (смеется). И эта манера со мной срослась, иначе молодежь сейчас не заинтересуешь.

РЦ: Какова задача, на Ваш взгляд, у современного искусства сегодня? Какой запрос?

ЭМ: Сегодня искусство должно помочь сориентироваться человеку в ценностях. Необязательно в религиозных. Главное, быть человеком! Сам-то человек может растеряться. Вообще сейчас время растерянности. Я и сам себя так ощущаю, и сам пытаюсь войти в русло, правда. Я ведь такой же человек, как и все. Растерянность и это все – действует. От экологии становимся дальше, и это тоже так сильно влияет! Поэтому сейчас так важно осмысление сущности человека, кто он есть. А искусство должно делать человека добрее, провоцировать ответить на вопрос: кто он, почему, зачем? Какова его миссия на этой земле. Вот она, основа искусства. Я, например, не очень люблю развлекательное искусство, «чтоб красиво было», это не мой формат. Мое кредо: я не делаю красиво, скорее – наоборот.

Когда-то я был погружен в витражи со множеством цвета, света… но сейчас другие мысли. Красота должна быть только натуральная, не искусственная.

РЦ: Почему люди стремятся к вымышленному, придуманному, выхолощенному до неузнаваемости?

ЭМ: Разные люди бывают, да. Но я больше за натуральное, без синтетики. Когда «изнасилуют» природный парк и сделают его просто далеким от природы и от того, как она сама его задумала… нет. Или улицы? Раньше это были улицы, а сейчас куча клумб, островков… зачем?! Нагромождение. Какое –то сумасшествие… А еще это общество потребителей, которое, очевидно, достигло пределов своей алчности, если случилось так, что сейчас люди стали внимательнее и избирательнее в выборе и покупках. Это же очевидно, что мы наделали с землей: копаем яму сами себе.

РЦ: Есть ли у вас устойчивые внутренние убеждения?

ЭМ: Не надо человеку во все вмешиваться! Люди ведь всюду лезут, им все надо! Оставьте что-то сокровенное, что-то, куда не будет ступать нога человека. Оставьте первозданность, пусть останется что-то, что мы не понимаем. Что не подвластно нашему «разбору». А все и всё хотят знать! По-моему, это ошибка.

Дизайнеров по одежде понять можно – это их бизнес. А эти космические туристы – чтобы одного миллиардера запустить в космос, надо сжечь неимоверное количество кислорода! Зачем такое разрешать?

Сейчас так много синтетики, но в Литве еще чувствуется связь с природой. Мы ведь долго оставались язычниками, последние были, кого крестоносцы обратили в веру. В нас еще сохранился тот код, когда и огонь, и дерево были святыми. Слияние с природой, взаимосвязь еще ощущается. Но, увы, и это тоже уходит…

Из внутреннего еще – страх поддаться влиянию толпы, утратить свою индивидуальность. То, что делает нас такими разными и такими интересными! Пусть никогда не настанут времена, когда мы свою уникальность просто растеряем.