РОТКО ЦЕНТР: Не зная Вас, но рассматривая работы, приходит мысль, что их автор – упорядоченный, дисциплинированный, структурированный человек, имеющий безукоризненный порядок в делах, вещах и в мыслях. Умеющий управлять своими эмоциями. Все так?

Рута Шипалите: Я паникер! (смеется). И если что-то не ладится, я переживаю. По натуре я очень чувствительная. Часто меня эмоции уносят в какие-то переживания, мне важно, чтобы кто-то обязательно со мной поговорил и сказал: «Все хорошо!» (смеется). Поэтому я как из двух половин: одна логичная и структурированная, а вторая подвижная и эмоциональная. Так и балансирую.

С годами я научилась думать, что ничто не трагедия. Нет белого и черного, а есть серединка и это не конец света. Ведь часто мы сами в своей голове можем этот баланс найти. Я думаю, что мы взрослеем именно тогда, когда не мама и папа нам говорят об этом, а мы сами понимаем, что под солнцем есть место всем! Вообще, нам главное понять самих себя, разобраться с собой. Тогда и других понять нам будет проще. И главное – принимать все свои эмоции. Знать, как ими управлять. И поэтому я даю себе время на оценку, стараюсь не рубить с плеча и соблюдать дистанцию. А еще сохранение энергии. Раньше я так расплескивалась… А сейчас я ее оберегаю. Ведь процесс творчества требует много сил и концентрации.

А вот перфекционизм у меня идет как баланс. Художники, глядя на мои работы, говорят, что для создания таких произведений надо много терпения… Мне не надо терпение. Для меня это медитация, это колоссально вдохновляет! Я глажу эти стенки и из хаоса создаю порядок. И вот это действие помогает усмирить мою излишнюю чувствительность. Причем, с возрастом мои работы все более идеальные. Когда я была помоложе, студенткой – я и швы оставляла, и кривизну допускала. А сейчас настал период, когда они стали совсем выглаженные (смеется). Сейчас так, а как будет потом – увидим.

Вот у Ротко так же – все близко к минимализму. Но в нем так много таких маленьких, очень субтильных вариаций. Он мог сказать многое через малое. Мог идти вглубь, а не вширь. Исследовать. Можно сравнить его работу с нырянием в воду, с погружением на глубину.

РЦ: Две недели симпозиума – этого времени достаточно или мало?

РШ: Зная, что у меня на все про все только две недели, я сделала заготовки. Поэтому у меня не было стресса, что ничего не успею. И творчески тогда я себя чувствую легко и свободно, очень естесственно. Но не всегда и всё идет по плану: как-то ночью, когда обычно меня посещают всяческие интересные идеи и в голове возникают образы, ко мне вдруг пришла мысль, что я хочу картину Ротко перенести на свою керамику (улыбается). Нам на открытие симпозиума подарили консервные банки с духом Арт-центра им. Марка Ротко – такой оригинальный подарок. И меня это так развеселило – я открою банку с этим духом и он меня «накроет» всем тем, что связано с его ощущением мира. Но здесь больше – это место, где есть оригиналы! И можно запросто вдохновиться картинами Ротко, быть в контакте, прикоснуться к гению, «говорить» с великим художником. И создавать свое произведение. Это ведь уникальная возможность! И еще подумалось – может, я с ума сошла от жары, которая была во время симпозиума? (смеется). Но в итоге у меня все получилось.

 

РЦ: Как начинался Ваш путь керамиста?

РШ: Я в школе была очень хорошим математиком, у меня даже есть медали олимпиад по физике. Литература мне давалась сложнее. И мечтала я поступить в архитектурный (мои родители архитекторы). Для меня архитектура – это вид творчества, где присутствует симбеоз точных наук и творческой составляющей. И меня очень привлекал момент, что это «два в одном». Но мама оказалась против! Это еще были советские времена и поэтому особого творчества-то в архитектуре и не было. И второе – женщине в архитектуре очень трудно пробиваться. Мама говорила: «Ты будешь на технических задачах у кого-нибудь, делать чертежи и всякую рутинную работу. Потом пойдешь на стройку, где надо будет ругаться с рабочими из-за неправильно выполненной задачи. Ведь они даже с идеальным чертежом ни-ког-да не сделают правильно! Зачем тебе это надо?» А керамика в мою жизнь очень странно пришла. У меня ведь жажды заниматься именно ею не было. В школе, в 4 классе, учительница нам зачитала, чему можно учиться после уроков, на факультативах. Я слушала, слушала… и поняла, что ничего не хочу. Как вдруг прозвучало «керамика» и тут у меня что-то щелкнуло – о! Ну хорошо, пойду на керамику! И с тех пор керамика всегда была у меня параллельно, рядом. Я поговорила с мамой, и она сказала: художник, керамист или график – у него есть возможность сделать свою работу от идеи и до готового изделия, под ключ. Ты сам хозяин. Не будет какая-то строительная компания создавать то, что ты задумала, а ты от нее зависеть. И я решила, что это круто! А, зная себя как педанта, для меня это будет идеально!

 

РЦ: В своих поездках по всему миру у Вас была возможность сравнить керамику разных стран, что-то подсмотреть…

РШ: Знаете, в Литве керамика – это больше прикладное. Я много путешествовала и видела, как в других странах – в Америке, Китае – это уважаемое искусство. В Китае это вообще что-то невообразимое! У них совсем другие традиции. Я раньше про Китай думала только с той позиции, которой он представлен у нас – ширпотреб в магазинах. Но когда я увидела их керамику вживую, в Китае, я была поражена… Мы тут не видим, что они там делают.

 

РЦ: Делитесь секретами с другими керамистами?

РШ: В Китае в 2019 году в последнюю свою поездку узнала интересную вещь от одного замечательного сценографа, знатока старинной литературы, каллиграфа и керамиста: «Знаешь, у керамики глазурь – это 50% твоего произведения. И никто тебе не скажет ее рецепт, потому что все начнут лить так же и пропадет ее уникальность и интересность. Зачем эта похожесть?» Вот и я от своих студентов не требую похожести, не требую копии – пусть у каждого будет своя изюминка. Пусть то, что есть в их натуре, не меняется, пусть оно и работает. Была у меня студентка из категории «две левые руки». И она так переживала… А я подумала и говорю – это твой плюс. Даже я не смогла бы так сделать, завидовала, как у нее живо все получается, живопись в керамике. И она должна это использовать! Ведь мы интересны не своей похожестью, а разницей! Технически я делюсь, мне не жалко. И со мной делятся – это нормально. Чтобы человек технически мог сохранить свою работу – почему нет? Единственное, свои личные наработки, глазурь – это ведь хочется себе оставить, правда? (улыбается).

 

РЦ: Еще Вы известны как куратор выставки «Чашка» в Вильнюсе. Каково работать с другими художниками? Зная эту кухню изнутри, понимая трепет художника относительно своих работ – как предлагать и продвигать чужие работы?

РШ: Ну это не была изначально выставка в привычном своем понимании. Мы просто объявили о наборе чашек и любой керамист просто приносил свои. Отбора даже не было. А потом подумали – чтобы достичь уровня, необходим конкурс. И еще мы не задумываемся, продвигаем ли мы кого-то. Просто делаем. Ведь так мало выставок для керамистов! И если мы сами не позаботимся о продвижении – так и останемся на обочине. Поэтому, мы это делаем и для себя (улыбается). У нас есть свой интерес. Но как правильно заметил один психолог – все, что бы мы ни делали, мы делаем для себя. Даже если мы кому-то помогаем, это косвенно мы помогаем себе. И тогда не надо себе лгать, что это я делаю для другого – нет. Мы рассчитываем, что и нам достанется та энергия, которую мы вкладываем в других. По пути мы получим благо и себе. И это природа. Ты делаешь себе – ты делаешь и для другого. Так это работает. Так и с выставками для других – это и для себя.

РЦ: У вас как у художника есть вопросы и просьбы к куратору?

РШ: Самая большая проблема всегда – как и где поставили мою работу (смеется). И даже здесь (Центр Ротко – прим.), когда я приехала и увидела свою выставку и увидела свой кубик, поняла вдруг, как чувствителен художник и как много он вкладывает смыслов в то, что делает. Подумалось – почему его расположили именно так? Но я не стала бурчать, я просто дала себе время: подожди, не горячись, подумай. Никогда не надо сразу. Дала себе два три дня на тишину, чтобы не довести до драмы. Я переговорила с кураторами, осторожно сказала – что я иначе видела. Но у них была своя концепция, они так же осторожно объяснили свое решение. И я оставила так. Это не легко, совсем не легко. Я просто положилась на их богатый опыт, профессионализм, дала им свободу и – не пожалела. Поэтому всегда есть этот конфликт: все хотят в центре, в самом лучшем месте (смеется).

 

РЦ: А как куратор – чего ждете от художника?

РШ: Пожалуйста, приноси только те работы, в которые ты точно веришь. Принеси только то, что ты любишь. И еще – доверяй мне. И доверяй до конца или не приходи ко мне. Это будет честно. Да, мы можем по ходу договариваться, но без ультиматумов.

 

РЦ: Из всего цикла создания произведения искусства – от идеи до финала – какой момент самый значимый?

РШ: Он не один. Первое – это когда приходит ясность, рождение самой идеи. Сам процесс лепки не очень приятный, это мелкая рутинная работа. Второй момент – та самая медитация, когда я глажу свои объекты. И потом – ожидание результата. Потрескалась или нет, похоже на то, что я задумала или нет. Как женщина в родах, всегда ждешь результата. Не знаешь – я овладела материалом, или он мною.

 

РЦ: Что приходит на ум первое в сложных моментах, когда хочется сдвинуться с места и идти вперед?

РШ: Раньше я верила, что есть одна правда. Но сейчас я понимаю, что бывает по-разному и все относительно. Имеет право на жизнь и другой взгляд. Мне это понимание дает великую внутреннюю свободу.