Ротко Центр: Есть ли ритуал, без которого Вы не начинаете работу?

Лилия Зейля: Особого нет. Мой ритуал – это распланированная и продуманная схема, идея, что и за чем я буду делать. Труднее начать (улыбается). А когда уже начал работу, то все просто и понятно.

РЦ: Ваш выбор заниматься керамикой был настолько осознанным, что после неудачного поступления с первого раза в Резекненское художественное училище Вы предприняли еще одну попытку.

ЛЗ: После средней школы идти сразу на какое-то производство не хотелось, в Академию (Латвийская академия художеств – прим.) поступить было нереально – люди поступали в нее по 5-6 лет! О-очень престижное заведение, нас, художников, было много, критерии сложные и жесткие. В Резекненское художественное училище тоже был большой конкурс, и я не прошла, потому что у меня была одна-единственная четверка! Это оказалось роковым (смеется). Расстроилась, конечно. И решила через год повторить попытку. Родителям не говорила. Сказала только, что ладно – пойду в 9 класс. А после 9 класса тихонько опять пошла поступать – и все получилось! Я только потом призналась. Нет, родители не были против. Папа, даже работая по совсем нехудожественной специальности, имел душу художника.  Но как человек практичный, он советовал мне идти декоратором: «Будешь писать плакаты – у тебя всегда будет работа!»

Но эта идея у меня не прижилась – на практике на заводе я увидела, в чем будет состоять эта моя работа (гладить флаги и писать лозунги), решила – нет. «Только не это!» сказала я себе и всем и пошла другим путем.

Мои мысли и время тогда занимала работа в студии художников, на Химии (микрорайон г. Даугавпилс), на 6-ом этаже, которой руководили рижане: Добрайсы – Карлис и Инта, Арнольд Аузиньш, Валда Межбарде… Они были как люди с другой планеты: с потрясающими идеями, иным взглядом, легкие такие. Студия была платная, там люди готовились для поступления в высшие заведения, идти куда-то уже дальше. В Даугавпилсе в основном готовили для поступления в Мухинское художественное училище, в Ленинграде. Т.к. для прибалтийской республики существовали гарантированные стабильные квоты на поступление – это было надежнее, туда можно было стартовать. Для поступления же в нашу Академию художеств шансов было меньше. Мне Карлис Добрайс советовал – поступай сразу в Мухинское, чего мучиться? Но нет, я хотела учиться здесь, в Латвии.

РЦ: Что со времени работы в студии осталось с Вами прочно и навсегда?

ЛЗ: Это была о-очень хорошая группа, и я была одна из самых молодых. Преподаватели были как свежий ветер, не такие как мы – другие. Они не учили как в школе, у них были серьезные приемы, такие как в Академии. Очень все понятно, структурированно. Это впоследствии мне помогло при поступлении в Резекне.

Их каждое слово, их приемы увидеть то, что сразу не открывается неподготовленному человеку… Я помню наши пленэры на природе. Помню свои возмущения: «Ну зачем рисовать этот серый, унылый дом?..»  И тогда Карлис Добрайс говорил: прикрой глаза и увидь его солнечным, желтым. И этот болотно-синий цвет… Это было ТАК сказано, что можно до конца жизни думать и вспоминать… Если бы всем доставались такие преподаватели! Они любого, у кого есть желание, могли научить рисовать! И в училище потом было легко. Мне даже не поверили, что это мои собственные работы (которые я рисовала в студии) – доходило до конфликтов (смеется). Ломали меня, да. Приземляли (смеется).

РЦ: Почему ж, все-таки, керамика? Это ведь тяжело физически, а Вы – женщина…

ЛЗ: Как история говорит: гончарное мастерство – это женская работа. В южных странах, например. Предлагали как-то одной экскурсионной группе из Турции, которая пришла в наш Мала центр (Даугавпилсский Центр гончарного искусства – прим.), поработать на гончарном круге мужчинам. Они отказались – это не мужская работа. «Мужчины обжигают, заготавливают материал. Но сам горшок, сам сосуд делает женщина». Вот так.

РЦ: Обжигают, заготавливают материал… Так как справлялись Вы с этой «не женской» частью?

ЛЗ: Папа мне сразу сказал: сделала одну глупость – поступила на керамику, не сделай вторую. Выйди замуж за нормального мужчину, который будет тебе колоть-таскать дрова и помогать с глиной. И у меня получилось (смеется). Мой муж тогда был студентом-физиком, что было отлично, т.к. он понимал суть материалов и воздействия на них, как говориться, «изнутри», технически разбирался в печах. Это сейчас у нас все европейское, а раньше печь надо было построить – и он это умеет! Почти все, даже в электрических печах, было раньше «на глаз». И еще у нас было всегда четкое разделение: я никогда не лезла в техническую базу. Он и как лаборант работал – про глазурь он знает и понимает все.

РЦ: Так у вас сложился своеобразный тандем?

ЛЗ: Если нет тандема – дело не пойдет. Если ваш муж хочет стандартный режим с котлетами в 5 часов вечера на ужин, то керамиком вам не стать. Когда много детей – тоже трудно творить, все-таки ты подчинен их режиму. У нас только одна дочка, и выросла она под гончарным кругом. К счастью, керамиком она не стала (смеется). Вообще у керамистов очень редко встречаются династии – я считаю, что это не от хорошей жизни (смеется). Так что, если хотите стандартного набора: четкое расписание на день, выходные – субботы-воскресенья – это не сюда. Но если у нас с мужем есть отпуск, то он такой, как положено. Тогда мы уходим и все закрываем.

Да… (задумалась).  Надо, чтобы вся семья приняла это, иначе никак. Поэтому мне повезло, керамика стала нашим общим делом. И остается им уже 40 лет.

Кстати, есть такой негласный момент, что на керамике ставят инициалы двое – муж и жена. Но мой супруг сказал – не надо. Это твое изделие, ставь только свое имя. Я предложила, что может вместе, все-таки?.. «Нет, это твое» – его окончательный ответ.

РЦ: Помните свой первый раз за гончарным кругом?

ЛЗ: Да! И у меня в первый раз все получилось! И все. Потом долго и упорно ничего путного не выходило. И пока это чувство центровки и материала пришло… это надо почувствовать, поймать момент. Но нам дали очень хороший совет в резекненском училище: делать не сосуд, т.е. то, что ты хочешь, а цилиндр! И из него уже лепить, создавать форму того, что задумал – так проще и надежнее.

РЦ: Какие этапы в создании работы самые трепетные?

ЛЗ: Это обжиг. Без глазури, потом с глазурью. Если обжигаешь дровами – это вообще дает особый эффект. Это огонь. Это и настроение, это и какая команда работает. И неожиданный эффект от многих составляющих: даже рядом стоящий на обжиге сосуд может изменить изначально запланированную картинку на твоей работе. Так вот у этого «соседа» бывает результат эффектней, чем на твоем изделии! И это тоже прекрасно.

Это всегда непредсказуемый процесс. Керамика не может надоесть, потому что мы каждый раз ждем чуда. Каждый раз мы с волнением открываем печь и смотрим – что получилось. И даже с высокими технологиями современных печей и практически с полностью запланированным результатом, все-таки, есть место неожиданностям.

РЦ: Вы когда-либо чувствовали конкуренцию?

ЛЗ: Как таковой конкуренции нет. После знакомства на фестивалях с мировыми звездами всегда что-то увозим с собой. Не знаю, как в других отраслях, но мы охотно делимся своими приемами, не скрываем и не делаем из этого тайны. Ну, может и есть какая изюминка… (задумалась), но в этом нет смысла – иногда мы сами не можем повторить собственный успех (улыбается).

РЦ: Возникает ли желание испытать себя в чем-то новом?

ЛЗ: Я себя иногда ругаю: все вокруг пробуют себя в новых направлениях, выбирают новые темы, разнообразят свои творческие пути. А я убеждена, что надо развивать что-то одно, что тебе поддается особо, прокачивать себя в этом, добиваясь совершенства, становиться мастером. Да, признаюсь, хочется иногда как все, похимичить. Да, сделаю пробники – красиво. Но это никак не идет с моими «фирменными» формами, сосудами… не срастается. Но эти опыты я воспринимаю как «буду знать, что мне делать не стоит» (смеется).

Я критична к себе. Иногда люди восторгаются, а я не понимаю – почему?! Например, если я вижу дефект – недожженное, пережженное, фактура пострадала – это сейчас воспринимается как изюминка, особенность. А для меня это дефект, и я его вижу (смеется).

Словом, я не сторонник «попробовать все». Слишком много энергии отдаю делу, и меня просто не хватило бы качественно на многое. Я за развитие в одном деле, за достижение совершенства. И за беспрерывность. Надо, каждый день надо делать. Если месяц не прикасался к материалу, то руки уже будут не те. Или хотя бы думать о работе (смеется). Иначе это зачерствеет и придется заново разжигать огонь.

РЦ: Вам нужны для работы какие-то особенные условия? Каков он – Ваш рабочий комфорт?

ЛЗ: Мне приходилось начинать в таких суровых условиях, что сейчас мне, в принципе, все хорошо! Я не притязательна. Конечно, к хорошему привыкаешь – есть разница, крутишь ли ты круг механически или он вращается сам при помощи электричества. И если исполнялась мечта и ты попадал на пленэр к именитому мастеру, то тебе могла достаться самая тяжелая и неприятная часть работы: сеять песок целый день или глину месить.  Но ты должен был делать и молчать. Это такая закалка была! И мастер сразу видел – из тебя будет толк, из тебя – нет…

Сейчас керамистам значительно легче – в доступе любой материал и в любом количестве и качестве. Раньше это была охота за тем, что тебе необходимо. И это был целый процесс добычи исходных. Глину копали собственноручно. Сейчас даже несколько общеизвестных баз в Европе, где можно приобрести глазурь, а не добывать самостоятельно, и все покупают ее там… Но есть и некоторые, кто делает ее сами и тогда это уже другой вид, результат.

РЦ: Нужен ли предмету современного искусства текст?

ЛЗ: Знаете, да, мне нужен. Сейчас я начала читать. Мне приятно, что я узнаю больше. Это конечно дар – описать чувства, настроение, фантазию свою заключить в слова. В какой-то момент мне это стало интересно. Считаю, что да. Это как перед походом в оперу мне надо прочесть либретто. Тогда мне полнее и глубже раскрывается замысел и смысл.

РЦ: Что для Вас – красота?

ЛЗ: В керамике или вообще?

РЦ: В целом.

ЛЗ: Трудно выразить…наверное, гармония во всем и вокруг. Наверное, это нереально и просто не может быть. Но если это приближено максимально и гармония есть в самом главном… Мне сейчас, в моем возрасте, главное – чтобы моим близким было хорошо. Когда это так – это же красота! Эти минуты, это время вместе с близкими по крови и по духу людьми… Есть, например, люди, с которыми я встречаюсь раз в году. Но редкие встречи с ними создают эту прекрасную атмосферу, делают мир красивым и все, что окружает, становится красивым. И встречи эти если даже кажутся случайными, на самом деле – и я в этом уверена! – все-таки кем-то подстроены (улыбается). И этим теплом встреч я могу потом жить долго.

Или когда возвращаешься после долгих, ярких путешествий – после Рима, например. Часто слышу, как люди сравнивают такие возвращения с состоянием «снова у разбитого корыта». Нет. У меня не так. Я чувствую, как краски путешествий наполняют меня и все вокруг. Они отдают свое тепло, свет, дух приключений и делают нашу жизнь ярче тут, дома. И это сказывается на работах – другое настроение. Положительные эмоции не дают твою работу пропитать серостью и скукой. Все, что ты делаешь под этими впечатлениями – красиво.

РЦ: Жизнь удалась?

ЛЗ:  Я счастлива, что нашла дело всей жизни. Мне повезло – ничем другим никогда и не хотела заниматься. Да.